Интервью Flair с креативным директором Comme des Garçons Parfums Кристианом Астюгювьеем от 2013 года:
Кристиан Астюгювьей, арт-директор Comme des Garçons Parfums с 1994 года, отвечает за авангардистский характер ароматов модного дома, основанного Рей Кавакубо. Именно этому человеку, предпочитающему обманывать наши ожидания, нежели их удовлетворять, мы обязаны коллекцией уникальных композиций — коллекцией, в которой запах химчистки или дёгтя встречается с запахом копировального аппарата. Кристиан Астюгювьей, будучи, помимо всего, талантливым художником, всегда руководствовался педагогическими интенциями: согласно его видению, необходимо стимулировать все пять человеческих чувств и ставить вопросы перед нашим восприятием, чтобы никогда не терять способность восхищаться.

Когда вы начали работать с ароматами?

Я работаю в парфюмерной индустрии с 1976 или 1977 года. Начинал я с очень старого дома, Molinard, — тогда один из акционеров попросил меня изменить дизайн парижского бутика марки, расположенного на углу рю-Ройяль и рю-дё-Фобур Сент-Оноре. Так я получил возможность поменять внешний вид некоторых ароматов марки, держа в уме видение Molinard парфюмерии XIX века. Здесь я работал пять лет — до тех пор, пока в семье, владеющей компанией, не произошла трагедия — умер один из её членов. Как и во многих других подобных случаях, здесь смерть принесла с собой борьбу за наследство. Если коротко, то каждый хотел завладеть парижским бутиком, и никто его не получил. В конце концов, на этом месте появился магазин Gucci.

В то же время я с одним партнёром работал над коллекцией ароматов для дома. Мы не делали свечи — это нас не интересовало: мы работали над традиционным для 1920-1930 годов электрическим диффузором. Мы переработали идею ароматных диффузоров, что тогда было не особенно привычно: Rigaud продавали ароматизированные свечи, Diptyque только начинали. И как раз тогда со мной связались представители Rochas, предложив сделать для них линейку ароматов для дома. Я ответил, что счастлив работать на Molinard. Когда же я покинул Molinard и перезвонил им, то услышал в ответ: «Нам больше не нужны ароматы для дома, но ты нужен, приезжай». Так я попал в Rochas, где остался на одиннадцать лет. Через три года я стал креативным директором и стал отвечать за разработку ароматов и аксессуаров, что тогда было в новинку. Я работал над Byzance, над мужским Eau de Rochas и над ароматом, который назывался Globe. Как креативный директор я также работал над упаковками Femme, Madame — да всех продуктов, по сути.

Дом Rochas перепродавали множество раз, и не все владельцы были заинтересованы в парфюмерии. А когда компания Puig купила Nina Ricci [прим.пер.], они собрали всех работников и объявили об увольнении. Всем, кроме меня — я ещё два года занимался аксессуарами Nina Ricci.

Как вы встретили Рей Кавакубо?

В 1992-м я поехал в Японию по делам Rochas — у всех этих старых брендов тогда там были лицензии — и во время путешествия я попросил о возможности связаться с пресс-менеджером Comme des Garçon. Я был клиентом марки в Париже, а все места, куда меня планировали отвести коллеги из Rochas, казались мне скучными — я хотел чего-то модного и современного.

Я пришёл в магазин, мне показали офис, и через три минуты появилась сама Рей Кавакубо. И, как оказалось, не случайно. Она поздоровалась, сказала, что знает мои работы и мою галерею в Париже, которая ей очень понравилась, спросила, не хочу ли я сделать несколько скульптур для презентации её ближайшей коллекции. Это было в мае, а работу нужно было закончить к середине июля! Она вручила мне видеокассету со съёмками коллекции, и мы запланировали встречу на следующий день.

Тогда я представил Реи концепцию, которая ей понравилась — воображаемый лес из пряжи и стали, весь покрытый выкрашенными в чёрный цвет верёвками. А потом она вдруг сказала: «Я знаю, что вы работаете с парфюмерией, можем ли мы поговорить об этом?». Вот так это произошло. Она хотела выпускать парфюмерную линейку Comme des Garçons, но была не знакома с индустрией. Ей нравилось нюхать духи, носить — не обязательно. В общем, она предложила мне заняться этим.

Когда мы заключали соглашение, из обсуждения быстро стал ясен основной принцип: мы никогда не будем делать, как другие. Начали думать над композицией: параллельно над ней работали пять лабораторий, а мы занимались нашим фирменным флаконом. Через два года мы выпустили первый аромат, который актуален и по сей день. Это был 1993 год.

Тогда я хотел выпускать ароматы сериями и вообще делать парфюмерию иначе. Потом многие тоже стали выпускать серии. Люди спрашивают, зачем мы создаём так много ароматов. Ну, я всегда рассуждал так: раз уж наша основная работа — это мода (а в моде абсолютно всё обновляется дважды в год, и мы не хотим отдаляться от моды), то должны регулярно выпускать новинки, чтобы сохранить ритм. Плюс, мы продолжаем производство почти всех ароматов, а те, которые исчезали, вернутся в продажу в этом месяце, так как единственной проблемой было отсутствие флаконов.

Вы рассказали о том, как применяете принцип обновляемости в моде к созданию парфюмерии. Есть какие-то другие точки соприкосновения моды и парфюмерии в Comme des Garçons?

Схожесть в ритме есть, конечно, но это не полное совпадение. Похожи способы поиска вдохновения, но ароматы не будут вдохновлены тем же, чем вдохновлена одежда. Знаете, аромат — он о времени, о моменте и желании. Несколько лет назад я вдруг сказал, что хочу поработать с идеей синтетики, все согласились и вскоре мы выпустили эту серию. Никакая соревновательность никогда не влияла на наши решения. На них влияет время, в которое мы живём.

Так как Рей — художественный руководитель марки, она должна быть в команде, работающей над ароматом. Я представляю ей свои проекты — что-то ей совершенно не нравится, во что-то она влюбляется тут же. У меня в работе постоянно порядка семи-восьми образцов, потому всегда есть, что показать.

Несколько лет назад я пришел с идеей антипарфюма, Odeur 53, который реально стоял особняком среди ароматов того времени, — с тех пор он стал вдохновением для многих. И, собственно, всё, что я сказал, чтобы описать его, это: «Я хочу сделать антипарфюм». Она просто ответила: «Вперёд».

Решение о запуске линеек и серий по сути принимаем только мы трое [Рей, Кристиан и Адриан Джоффе — супруг Рей и главный исполнительный директор CdG, прим. пер.]. Нет никаких тестов или чего-то подобного. Если бы они были, то наши ароматы точно не были выпущены... Их бы отправили на помойку из-за того, что они не пройдут потребительские тесты.

То, что мы делаем, — особенно. Многие думают, что мы делаем нишевую парфюмерию — я же предпочитаю термин «экспериментальная». И все наши попытки продиктованы одним словом, важным и для меня, и для дома — «свобода».

Что вас вдохновляет?

Это могут быть пожелания Рей Кавакубо, какие-то слова, события, встречи... Так как мы делаем особенную парфюмерию, обычно парфюмеры очень рады работать с нами: для них это возможность порезвиться. Однажды, к примеру, я вернулся из путешествия и сказал, что хочу аромат — кедровый, но чтобы запах был как у только что срубленного дерева, срез которого словно карамелизирован жаром лезвия бензопилы. Я хотел получить сочетание запахов кедра и карамели, и, одновременно, запах железа от лезвия бензопилы. Конечно, все посмеялись, но принялись за работу и мы это сделали. И так родилось много идей для ароматов: из слов, из прочитанного, из запахов... Именно этим Comme des Garçons фундаментально отличается от остальных домов: запахи, которые нас вдохновляют, необязательно должны быть природными. Они могут быть плоскими, если не отталкивающими, и, наконец, далёкими от традиционной парфюмерии…

Вы были правы, отметив, что мы делаем приемлемо-странные ароматы. Когда мы сделали «Химчистку» (Dry Clean — аромат из Series 6 Synthetic, который воспроизводит запах одежды, подвергшейся химчистке), у нас точно не было цели сделать прекрасный цветок. Но мы можем сделать и чампаку, и розу, и гвоздику. У нас есть классические референсы, но с ними мы работаем и интерпретируем их, используя наш язык.

Идея, которую мы часто развиваем в работе с ароматами — «это не должно быть слишком красивым». Если что-то слишком красиво, слишком мило, нужно это распилить, добавить какой-то максимально «неподходящий» материал, постараться сделать так, чтобы самого себя удивить. Вот что мне интересно. У аромата часто множество граней, но в них должна быть трещина. Безупречность — черта, которая часто заставляет людей говорить «этот чувак какой-то странный». На мой взгляд, вы не должны быть слишком красивы — это рождает беспокойство.

Как вы работаете с парфюмерами?

Я предпочитаю не использовать много технических терминов — вместо этого я выражаю своё видение с помощью аналогий, говорю: «о, это напоминает мне вот об этом». Использую образы, а не названия веществ, потому что моя задача — дать парфюмерам кислород, увести их за собой, заставить их понять наш мир. Такое плохо получается, если ты увяз в терминах. Этот метод я использую в работе со всеми парфюмерами, и я думаю, им он нравится.

Вы никогда не учились технической стороне парфюмерного искусства. Как вы с нею справляетесь?

Скажем, у меня хорошее обоняние, неплохое. Сразу замечаю, если с композицией что-то не так, основываясь на собственном вкусе. Естественно, играет роль значительный опыт: множество лет, ароматов и итераций, а также возможность обращаться к истории парфюмерии — нюхать в Осмотеке прекрасные духи, разбираться в том, чем люди пользовались в 1910-1920 годах и пытаться понять, что делало эти ароматы современными на тот момент. Я убежден, что Поль Пуаре или Франсуа Коти создавали вещи, которые актуальны до сих пор — многие потом вдохновлялись их работами. И, наконец, есть страсть: подготовка брифов, выпуск новых продуктов, пропитанных духом Comme des Garçons — вызовы, которыми я наслаждаюсь. Это всего лишь вопрос удовольствия.

Как современность отражается в ваших ароматах?

Отвечу на этот вопрос с небольшим пируэтом. В первую очередь, отказ от потребительского тестирования может быть современным. Думаю, что все люди, работающие на очень серьёзные компании с высокими финансовыми ставками, обязательно будут это делать. А эти тесты, словно гильотина, отсекают шероховатости и нестандартные решения. Всё, что мы можем и рады давать нашим покупателям, они — не смогут. Из шести десятков наших ароматов, уверен, ни один бы не существовал, если бы мы занимались тестированием (возможно, кроме «ветивера»). Потому для меня быть современным — значит быть тем брендом, который не прибегает к тестам.

Современность — это свобода: свобода выбирать материалы, парфюмеров, не повторять за другими.

Мы не боимся «неказистости», даже наоборот. Раньше, когда я работал на другие бренды, мы делали ароматы для 35-летней женщины, очень красивой, имеющей двух прекрасных детей — мальчика и девочку, — маленькую спортивную машину с кожаным салоном, идеальную сумочку и необыкновенного мужа, полиглота-интеллектуала с отличным чувством юмора. И когда мы заканчивали с брифом, я говорил: «есть одна вещь, которая меня беспокоит: хочется в реальности взглянуть на таких людей!». Это не настоящая жизнь.

Однажды мы в Comme des Garçons обратили внимание на религиозную направленность ладана, его символическое значение во многих странах. Нашли ладан из разных уголков планеты и принесли его парфюмеру, чтобы подумать об этом. Мы выпустили пять ароматов с ладаном и люди были зачарованы. Всё, что мы сделали, — это обратились к истории человечества. У каждой религии есть некая связь с ладаном. А сделав запах православной церкви, мы сделали и запах химчистки — никаких проблем. Когда мы творим, мы не думаем о том, для кого это. Мы думаем об аромате.

Какие классические ароматы вам особенно нравятся?

У меня проблема с классическими ароматами: чаще всего они плотно с кем-то ассоциируются. Это всегда бабушкины духи или парфюм тёти Агаты, и я не могу абстрагироваться от этого. Конечно, есть несколько выдающихся образцов, но ни к одному из них я не испытывал страсти.

Есть очень красивый аромат у Molinard, выпущенный около 1925 года — Habanita в оригинальной версии. Это легенда, как и Fracas от Piguet. Безрассудные ароматы для дерзких женщин! Носить Shalimar или Vol de Nuit тогда было не особенно оригинально.

Когда вы заинтересовались запахами?

Я всегда ими интересовался, потому что я — преподаватель изначально, работал с органами чувств в своё время: вёл курсы по работе с тактильностью и обонянием в детской студии в Бобуре. Ещё у меня была работа — около десяти лет назад — по сочетанию живописных полотен и запахов для музея искусств в Рубе («Бассейна»). Мы работали с парфюмерами над ароматами для нескольких выбранных куратором картин, таких, как «Смерть Марата». Там мы заострили внимание на том, как передать металлический запах крови. Это была композиция, не предназначенная для привычного использования — мы наносили аромат на блоттеры и выдавали посетителям. Когда они смотрели на кровь Марата, нюхая этот блоттер, они были ошеломлены. Ещё мы сделали прекрасные водяные цветы для других картин, сделали камелии для «Малышки из замка» Камиллы Клодель...

Нас интересовала возможность создать мостик между двумя половинами нашего мозга, которые работают не переставая. С момента, когда мозг воспринимает визуальную информацию одновременно с запахом, процесс запоминания абсолютно меняется и приводит к тому, что вы познаете мир иначе. Вы ловите некий образ и он остаётся с вами. Мы всегда что-то видим и всегда чувствуем какой-то запах, но не обращаем на это внимания. Такие принудительные остановки и фиксация на ощущениях очень важны для памяти, и именно это нам было интересно изучать. Нам удалось проверить это с публикой разных возрастов — все были очень впечатлены. Это был экскурсионный тур и он был всегда забит.

Для этого же музея, в здании которого в прошлом был бассейн, я сделал особенный запах, специфичный для бассейнов. Ещё мы записали звук в действующем бассейне, и теперь каждые пол часа на 15 секунд в музее проигрывается запись со звуками, которые были тут на протяжении 75 лет — визги детей, всплески воды, команды дежурных... звуки, которые нам всем знакомы. Те, кто приходит в музей впервые, удивляются, пытаются понять, откуда доносятся эти звуки. Мы провоцируем людей с помощью воздействия на органы чувств... Да, ещё я работал с геометрией вкуса.

Геометрией вкуса?

Да. Представьте, что у вас на глазах повязка. Я даю вам в руки тонкую дощечку прямоугольной формы, ароматизированную анисом, и прошу описать, какова бы была эта дощечка на вкус. Вы опишете что-то, даже не обязательно анис, потому что связь запаха и вкуса часто обусловлена культурными особенностями. Затем, представим, я дам вам ароматизированный тем же самым предмет, но уже шаровидной формы. Глаза у вас по-прежнему закрыты — я даю вам этот шар и спрашиваю: «а у него какой вкус?». В 90 случаях из 100 люди рассказывают абсолютно другую историю и воспринимают все иначе. Те, кто давно это поняли, — это итальянцы со своей пастой. Паста — точное воплощение того, что такое геометрия вкуса. Спагетти, пенне... Конечно, вы можете решить вопрос соусами, но даже с простым оливковым маслом и шалфеем в обоих случаях, пробуя с закрытыми глазами, вы получите разные вкусовые ощущения. Это и есть геометрия вкуса.

Изменение вкуса благодаря форме...

Да, благодаря форме и объему. Это не особенно распространено на западе, но часто встречается в Японии и в азиатской культуре в целом. В Азии намного шире сфера, связанная со вкусом. Это очень интересно: есть вкус и послевкусие, важно, как порезаны продукты.

Получается, вы работали с особенностями восприятия всю жизнь, в том или ином виде?

Да, мне это всегда было интересно. Когда я был ребенком, я ездил на каникулы в Гримо — маленькую средневековую деревушку в департаменте Вар. Наш сосед брал нас на «сенсорные» прогулки. Мы могли идти, и вдруг он останавливался и говорил «Послушайте, это поет такая-то птица», «а это — такая-то». Он мог заставить нас трогать листья деревьев, приговаривая «мягкие», «шершавые»... Когда мы добирались до его хижины, он приносил ледяной воды из колодца, давал нам пробовать миндаль и инжир. Это было прекрасно. Смотрите, какая птица, вы видели это облако? Мы учились смотреть, понимать, почему засохло дерево. Этот человек делился с нами тем, что, казалось бы, есть у всех, но общество и повседневность заставили многих из нас переехать в города, и мы потеряли это умение. Чтобы его вернуть, понадобится несколько лет. И эта повсеместная сенсорная притягательность воспитала множество разных людей, философски настроенных людей... Это природа, смена сезонов. Мы, живущие в городах, не особенно близки к этому.

Это была бы отличная задача для преподавателей.

Конечно. Долгое время я работал с группами детей над тем, что я называю комплексом Робинзона Крузо. Я задавал им некие условия — говорил, что мы находимся в определенном месте, на затерянном острове, с определенным климатом. Рассказывал, что там мы можем шелестеть такими-то и такими-то листьями, чувствовать те или иные запахи, пробовать такие-то экзотические фрукты. А потом мы говорили детям: «Представьте и расскажите, как вы будете жить в таком месте». Когда они справлялись с этим заданием, их просили придумать местный язык. Язык может быть любым. Мы говорили: «Если вы хотите общаться, помните, что у вас у всех есть разноцветные перья». И мы создавали словарь, с помощью перьев. Длинное жёлтое перо в соседстве с коротким оранжевым означает вот это... Мы работали, запоминали, а на следующем занятии тренировались: делили класс пополам и на одной половине дети выкладывали перья в определенном порядке, а остальные пытались расшифровать сообщение. И это отлично работало.

Много позже, когда я уехал на Борнео, один мужчина рассказал мне, что на острове существует множество разных языков, а ландшафт очень неровный, охотники выходили в джунгли с корзинками, наполненными разноцветными лепестками цветов. Представляете, эти люди делали то, что сделал потом я, не зная о подобном — использовали цвет и форму, чтобы коммуницировать друг с другом.

Насколько вас интересует деконструкция языка?

Что меня действительно интересует, так это возможность заставить людей думать. Реструктурировать какой-то язык, научиться заново писать — это фундаментальные для образования вещи. Ведь наш язык крайне произволен. Каждое поколение может сомневаться в нем. Конечно, этого не происходит, но мы можем это представить. А в детстве мы можем изобретать свой язык, что даёт нам некое новое измерение: мы принимаем язык и понимаем его иначе.

Ссылки: