Мое детство прошло в однокомнатной квартире на пятом этаже обычной хрущевки. Нашей соседкой по лестничной клетке была Екатерина Васильевна Семенкова. Муж ее был подкаблучник. Сын рохля. А сама она была хамка ненормальная. Моя мама с ней дружила.
Я хочу чтобы вы представили высокую статную женщину. Двигалась она плавно, как парус и вокруг ее крупного тела всегда струилось что-то невообразимое. Леопардовое шелковое. Ярко-синее льняное. Или фиолетовое из тафты. Голову со светлым каре венчала шляпа с пером. Или розой из органзы. Голос ее был академичен. Взгляд внимателен. И смеялась она так, что голуби тревожно взлетали в небо.
Вечером она включала магнитофон. Челентано. Альбано и Ромину Пауэр. Пугачеву. Магнитофон выставлялся в окно, Екатерина Васильевна наряжалась в вечернее платье из черного бархата с серебряной отделкой по роскошному смелому декольте, накрывала на балконе крошечный столик и они с мужем пили чай или вино под музыку.
В выходные они всей семьей загружались в желтый “москвич”. Екатерина Васильевна в шляпе. Тихий муж, чье имя я не знала, в очках и со смешным, почти детским сачком для ловли бабочек. И худенький, высокий мальчик который не поднимал голову от книги.
Мой папа часто уезжал в командировки, муж Екатерины Семеновны задерживался допоздна в своем “почтовом ящике” и тогда она приходила к “нам на огонек”, на нашу кухню с оранжевым абажуром над столом и пила чай из оранжевых чашек в горох.
И если молодые мамины подружки приходили жаловаться на своих мужей, детей, свекровей и родителей, то Екатерина Васильевна на вопрос “как дела?” отвечала: “лучше всех”. Хохотала. И заставляла мою двадцатитрехлетнюю маму красить глаза и укладывать волосы.
- Все равно ложиться спать, - говорила мама.
- Вот и ляжешь спать красивая.
Он подарила маме кокетливый шелковый халатик и что-то там еще “не для детских глаз” из полупрозрачных кружавчиков и невесомых веревочек.
Я до сих пор удивляюсь, как у такой крупной и громкой женщины были настолько изящные манеры и как она сидела на наших табуретках, словно не касаясь поверхности и с идеально ровной спиной.
Мой папа однажды спросонья открыл дверь на настойчивый стук, а там Екатерина Васильевна в длинной шубе в пол и боярской шапке почти до потолка. Папа выглянул в окно, все правильно - июнь, он не сошел с ума, просто новая шуба и новая шапка. Вечером все жители нашего двора стояли задрав головы, и смотрели, как Екатерина Васильевна в своей новой шубе на закате поливает из маленькой лейки герань на балконе. И крутили пальцем у виска.
Папа часто рассказывает эту историю и всегда добавляет в конце: “Хорошая она была женщина, умела радоваться, я никогда не видел, чтобы люди так радовались, как она”.
Однажды мою маму срочно увезли в больницу. Папа был в командировке, ему дали телеграмму, вторую телеграмму папиным родителям в другой город и маминым в другую страну. Я сидела в комнате на своей тахте и ужасно боялась, что мама не вернется. И я останусь одна в этой пустой квартире. И у всех нормальных маминых подружек вдруг оказались неотложные дела, и только ненормальная Екатерина Васильевна сказала взять куклу, свежее белье и ночную рубашку и идти к ним.
Сына переселили на раскладушку, меня устроили на его кровати и весь вечер, мальчик, который никогда не был замечен в шумных дворовых играх и которого считали полоумным рохлей, рассказывал мне про чайные клиперы, про батискафы и как поезд едет по арочному мосту и не падает.
Потом меня обнаружили в прихожей, где я методично переворачивала обувь Екатерины Васильевны. Брала туфлю, рассматривала каблук и аккуратно ставила на место. Я искала ее мужа-подкаблучника. Сначала я посмотрела в почтовом ящике, но там его не было. Екатерина Семеновна хохотала. Хохотала до слез и не могла остановиться.
Я часто ее вспоминаю. Как вспоминают сцену из фильма или цитату из книги, которую не понял в детстве, но запомнил и со временем все услышанное и увиденное обретает совсем другой смысл.
Она действительно была ненормальной. Она хотела радоваться и радовалась. У нее было вечернее платье и она находила поводы его надеть. Даже если поводом было посидеть красивой рядом с мужем на балконе под песни Пугачевой. И муж ее действительно в глазах тетенек из нашего двора был подкаблучником. Потому что шел после работы домой. Не с мужиками на рыбалку. Не с друзьями в гараж. А домой. И дома с женой в красивом платье ему было лучше, чем в гараже и на рыбалке.
И сын ее был рохлей. Не гонял по крышам голубей и не лазил по стройкам, а помогал маме по дому и читал книжки. И получил свой первый патент в двадцать лет. В сорок стал долларовым миллионером от науки.
И все она знала, что про нее говорят. Только не молчала в ответ, как нормальная. Поэтому и хамка. Не опускала глаз. А гордилась. И мужем и сыном. И платьем своим красивым. И шубой. Ей говорили, что она как дура в этой шубе летом на балконе. Только не для них она наряжалась, а для мужа своего. радовалась и гордилась, что муж у нее такой, что ему такую премию дали, что хватило и на шубу, и на шапку и на сапоги.
Легко быть ненормальной среди нормальных. Но только норма - это не про счастье. Норма - это, как у в всех. Но как у всех не обязательно так, как надо тебе.
У меня есть вечернее платье. Шелковое с открытой спиной. Цвет "синий пепел". Сейчас надену его, накручу волосы, накрашу глаза и буду мечтать о лете и пить с мужем чай. А потом лягу спать красивая.
Это все, что я хочу сказать вам сегодня. Обнимаю.
© Елена Пастернак
Чудесная проза:)
Отправлено 08 Июнь 2022 - 18:13
Популярное сообщение!
Пацаны просто хотели покушать барашка...
(Реальный случай)
Собрались одни владикавказские пацаны культурно провести время. Приняли аперитив, прыгнули в «шестерку» и помчались в ближайшее ущелье. И на горной дороге встретились с огромной отарой баранов. Баранье-овечье море обтекает их машину со всех сторон, навевая мысли о вечном, и тут кому-то приходит в голову логичная, для их состояния и морали, мысль: «А давайте барана свиснем. И съедим! А то у нас из закуски только сыр и помидоры с лавашом…»
Пока пастухи были вне зоны обзора, типЫ на заднем сидении резко открыли дверь, схватили за шкуру ближайшего, крупного барана и втащили его в салон, резко захлопнули дверь и начали хихикать. Хихикали ровно 3 секунды. Именно столько времени потребовалось на адаптацию к новым условиям волкодаву, которого они затащили в машину.
Цвет шкуры у волкодавов такой же как у подопечных баранов. Хвост обрезан. Если он голову наклонил, то в бараньем потоке совсем не заметен. И вот такое приключение у Джульбарса и случилось.
Волкодавы они же в принципе не очень сообразительны. Им не надо принимать быстрых решений в жизни. У них задач две: кусать за жопу баранов и кусать за жопу волков. У такого собакена жизнь без потрясений. Без этих знаете духовных терзаний: «Хозяин косо посмотрел на меня… Он наверно не любит меня!». Нет. «Хозяин не стукнул меня палкой за мой косяк? Уже хорошо! Стукнул? Ну работа такая.»
Кремень, а не собака. Чистый горец. И просто всё вокруг, знакомо и понятно: пастухи, горы, волки и жопы баранов. И вдруг на тебе. Выход из зоны комфорта. Джульбарс приуныл конечно, он и машин таких изнутри никогда не видел. Поэтому секунды три он соображал, что делать. Молча. Спокойная собака в целом, молодец. Но не обнаружив ничего знакомого, закатил истерику. А собака весом килограмм в 60 и ростом сантиметров 70 в холке, c клыками и когтями, она же истерит как? Очень искренне.
И за неимением жоп баранов и волков и в отсутствии четкого руководства со стороны пастухов, волкодав начинает кусать и рвать всё подряд. И злодеев, и сиденья, и даже сыр с лавашом. И помидоры, скотина такая, топчет. Советский автопром не был приспособлен для подобных собачьих боев. Он то и для людей не очень удобен был. И все орут конечно и с перепугу не могут никак ручек нащупать. А собака при этом гавкает. А они гавкают оглушительно. Они, когда на воле гавкают - особо нежные овцы в обмороки падают.
А в салоне «Жигулей» это же просто ужасно звучит. Ещё и музыка орёт. Ну, предположим «Ласковый май» про «пусть в твои окна смотрит беспечный розовый вечер».
Нет конечно. В окна смотрят бараны. И у них тоже шок от этой картинки.
Я это вам долго рассказываю. Там-то всё стремительно было. Шатунов даже куплет не допел… Короче, когда типы вырвались из этого фильма «Пила», радость длилась не долго. Потому что пастухи, они тоже суровые. И у них крепкие палки..
Автор: Сосплиев.
(Реальный случай)
Собрались одни владикавказские пацаны культурно провести время. Приняли аперитив, прыгнули в «шестерку» и помчались в ближайшее ущелье. И на горной дороге встретились с огромной отарой баранов. Баранье-овечье море обтекает их машину со всех сторон, навевая мысли о вечном, и тут кому-то приходит в голову логичная, для их состояния и морали, мысль: «А давайте барана свиснем. И съедим! А то у нас из закуски только сыр и помидоры с лавашом…»
Пока пастухи были вне зоны обзора, типЫ на заднем сидении резко открыли дверь, схватили за шкуру ближайшего, крупного барана и втащили его в салон, резко захлопнули дверь и начали хихикать. Хихикали ровно 3 секунды. Именно столько времени потребовалось на адаптацию к новым условиям волкодаву, которого они затащили в машину.
Цвет шкуры у волкодавов такой же как у подопечных баранов. Хвост обрезан. Если он голову наклонил, то в бараньем потоке совсем не заметен. И вот такое приключение у Джульбарса и случилось.
Волкодавы они же в принципе не очень сообразительны. Им не надо принимать быстрых решений в жизни. У них задач две: кусать за жопу баранов и кусать за жопу волков. У такого собакена жизнь без потрясений. Без этих знаете духовных терзаний: «Хозяин косо посмотрел на меня… Он наверно не любит меня!». Нет. «Хозяин не стукнул меня палкой за мой косяк? Уже хорошо! Стукнул? Ну работа такая.»
Кремень, а не собака. Чистый горец. И просто всё вокруг, знакомо и понятно: пастухи, горы, волки и жопы баранов. И вдруг на тебе. Выход из зоны комфорта. Джульбарс приуныл конечно, он и машин таких изнутри никогда не видел. Поэтому секунды три он соображал, что делать. Молча. Спокойная собака в целом, молодец. Но не обнаружив ничего знакомого, закатил истерику. А собака весом килограмм в 60 и ростом сантиметров 70 в холке, c клыками и когтями, она же истерит как? Очень искренне.
И за неимением жоп баранов и волков и в отсутствии четкого руководства со стороны пастухов, волкодав начинает кусать и рвать всё подряд. И злодеев, и сиденья, и даже сыр с лавашом. И помидоры, скотина такая, топчет. Советский автопром не был приспособлен для подобных собачьих боев. Он то и для людей не очень удобен был. И все орут конечно и с перепугу не могут никак ручек нащупать. А собака при этом гавкает. А они гавкают оглушительно. Они, когда на воле гавкают - особо нежные овцы в обмороки падают.
А в салоне «Жигулей» это же просто ужасно звучит. Ещё и музыка орёт. Ну, предположим «Ласковый май» про «пусть в твои окна смотрит беспечный розовый вечер».
Нет конечно. В окна смотрят бараны. И у них тоже шок от этой картинки.
Я это вам долго рассказываю. Там-то всё стремительно было. Шатунов даже куплет не допел… Короче, когда типы вырвались из этого фильма «Пила», радость длилась не долго. Потому что пастухи, они тоже суровые. И у них крепкие палки..
Автор: Сосплиев.
Прикрепленные файлы
-
z_uPTCKx5iV2V1kUUJ1EkAWhaRUY8BU34flJSxl8SWrHvgGMT1Od31ODa_JjXghwpS1Inb3Nf3vfnZ2x6zkaJ2t0.jpg (72,15К)
Количество загрузок:: 0
Отправлено 21 Август 2022 - 02:16
Популярное сообщение!
К сожалению, не знаю кто автор этой притчи, случайно нашел её на просторах интернета, очень «зацепила».
Дорога в Рай или зачем Смерти коса.
Притча о том, зачем Смерти коса.
"— Вы — кузнец?
Голос за спиной раздался так неожиданно, что Василий даже вздрогнул. К тому же он не слышал, чтобы дверь в мастерскую открывалась и кто-то заходил вовнутрь.
— А стучаться не пробовали? — грубо ответил он, слегка разозлившись и на себя, и на проворного клиента.
— Стучаться? Хм… Не пробовала, — ответил голос.
Василий схватил со стола ветошь и, вытирая натруженные руки, медленно обернулся, прокручивая в голове отповедь, которую он сейчас собирался выдать в лицо этого незнакомца. Но слова так и остались где-то в его голове, потому что перед ним стоял весьма необычный клиент.
— Вы не могли бы выправить мне косу? — женским, но слегка хрипловатым голосом спросила гостья.
— Всё, да? Конец? — отбросив тряпку куда-то в угол, вздохнул кузнец.
— Еще не всё, но гораздо хуже, чем раньше, — ответила Смерть.
— Логично, — согласился Василий, — не поспоришь. Что мне теперь нужно делать?
— Выправить косу, — терпеливо повторила Смерть.
— А потом?
— А потом наточить, если это возможно.
Василий бросил взгляд на косу. И действительно, на лезвии были заметны несколько выщербин, да и само лезвие уже пошло волной.
— Это понятно, — кивнул он, — а мне-то что делать? Молиться или вещи собирать? Я просто в первый раз, так сказать…
— А-а-а… Вы об этом, — плечи Смерти затряслись в беззвучном смехе, — нет, я не за вами. Мне просто косу нужно подправить. Сможете?
— Так я не умер? — незаметно ощупывая себя, спросил кузнец.
— Вам виднее. Как вы себя чувствуете?
— Да вроде нормально.
— Нет тошноты, головокружения, болей?
— Н-н-нет, — прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, неуверенно произнес кузнец.
— В таком случае, вам не о чем беспокоиться, — ответила Смерть и протянула ему косу.
Взяв ее в, моментально одеревеневшие руки, Василий принялся осматривать её с разных сторон. Дел там было на полчаса, но осознание того, кто будет сидеть за спиной и ждать окончания работы, автоматически продляло срок, как минимум, на пару часов.
Переступая ватными ногами, кузнец подошел к наковальне и взял в руки молоток.
— Вы это… Присаживайтесь. Не будете же вы стоять?! — вложив в свой голос все свое гостеприимство и доброжелательность, предложил Василий.
Смерть кивнула и уселась на скамейку, оперевшись спиной на стену.
***
Работа подходила к концу. Выпрямив лезвие, насколько это было возможно, кузнец, взяв в руку точило, посмотрел на свою гостью.
— Вы меня простите за откровенность, но я просто не могу поверить в то, что держу в руках предмет, с помощью которого было угроблено столько жизней! Ни одно оружие в мире не сможет сравниться с ним. Это поистине невероятно.
Смерть, сидевшая на скамейке в непринужденной позе, и разглядывавшая интерьер мастерской, как-то заметно напряглась. Темный овал капюшона медленно повернулся в сторону кузнеца.
— Что вы сказали? — тихо произнесла она.
— Я сказал, что мне не верится в то, что держу в руках оружие, которое…
— Оружие? Вы сказали оружие?
— Может я не так выразился, просто…
Василий не успел договорить. Смерть, молниеносным движением вскочив с места, через мгновение оказалась прямо перед лицом кузнеца. Края капюшона слегка подрагивали.
— Как ты думаешь, сколько человек я убила? — прошипела она сквозь зубы.
— Я… Я не знаю, — опустив глаза в пол, выдавил из себя Василий.
— Отвечай! — Смерть схватила его за подбородок и подняла голову вверх, — сколько?
— Н-не знаю…
— Сколько? — выкрикнула она прямо в лицо кузнецу.
— Да откуда я знаю сколько их было? — пытаясь отвести взгляд, не своим голосом пропищал кузнец.
Смерть отпустила подбородок и на несколько секунд замолчала. Затем, сгорбившись, она вернулась к скамейке и, тяжело вздохнув, села.
— Значит ты не знаешь, сколько их было? — тихо произнесла она и, не дождавшись ответа, продолжила, — а что, если я скажу тебе, что я никогда, слышишь? Никогда не убила ни одного человека. Что ты на это скажешь?
— Но… А как же?…
— Я никогда не убивала людей. Зачем мне это, если вы сами прекрасно справляетесь с этой миссией? Вы сами убиваете друг друга. Вы! Вы можете убить ради бумажек, ради вашей злости и ненависти, вы даже можете убить просто так, ради развлечения. А когда вам становится этого мало, вы устраиваете войны и убиваете друг друга сотнями и тысячами. Вам просто это нравится. Вы зависимы от чужой крови. И знаешь, что самое противное во всем этом? Вы не можете себе в этом признаться!
Вам проще обвинить во всем меня, — она ненадолго замолчала, — ты знаешь, какой я была раньше? Я была красивой девушкой, я встречала души людей с цветами и провожала их до того места, где им суждено быть. Я улыбалась им и помогала забыть о том, что с ними произошло. Это было очень давно… Посмотри, что со мной стало!
Последние слова она выкрикнула и, вскочив со скамейки, сбросила с головы капюшон.
Перед глазами Василия предстало, испещренное морщинами, лицо глубокой старухи. Редкие седые волосы висели спутанными прядями, уголки потрескавшихся губ были неестественно опущены вниз, обнажая нижние зубы, кривыми осколками выглядывающие из-под губы. Но самыми страшными были глаза. Абсолютно выцветшие, ничего не выражающие глаза, уставились на кузнеца.
— Посмотри в кого я превратилась! А знаешь почему? — она сделала шаг в сторону Василия.
— Нет, — сжавшись под её пристальным взглядом, мотнул он головой.
— Конечно не знаешь, — ухмыльнулась она, — это вы сделали меня такой! Я видела как мать убивает своих детей, я видела как брат убивает брата, я видела как человек за один день может убить сто, двести, триста других человек!.. Я рыдала, смотря на это, я выла от непонимания, от невозможности происходящего, я кричала от ужаса…
Глаза Смерти заблестели.
— Я поменяла свое прекрасное платье на эти черные одежды, чтобы на нём не было видно крови людей, которых я провожала. Я надела капюшон, чтобы люди не видели моих слез. Я больше не дарю им цветы. Вы превратили меня в монстра. А потом обвинили меня во всех грехах. Конечно, это же так просто… — она уставилась на кузнеца немигающим взглядом, — я провожаю вас, я показываю дорогу, я не убиваю людей… Отдай мне мою косу, дурак!
Вырвав из рук кузнеца своё орудие, Смерть развернулась и направилась к выходу из мастерской.
— Можно один вопрос? — послышалось сзади.
— Ты хочешь спросить, зачем мне тогда нужна коса? — остановившись у открытой двери, но не оборачиваясь, спросила она.
— Да.
— Дорога в рай… Она уже давно заросла травой...
Дорога в Рай или зачем Смерти коса.
Притча о том, зачем Смерти коса.
"— Вы — кузнец?
Голос за спиной раздался так неожиданно, что Василий даже вздрогнул. К тому же он не слышал, чтобы дверь в мастерскую открывалась и кто-то заходил вовнутрь.
— А стучаться не пробовали? — грубо ответил он, слегка разозлившись и на себя, и на проворного клиента.
— Стучаться? Хм… Не пробовала, — ответил голос.
Василий схватил со стола ветошь и, вытирая натруженные руки, медленно обернулся, прокручивая в голове отповедь, которую он сейчас собирался выдать в лицо этого незнакомца. Но слова так и остались где-то в его голове, потому что перед ним стоял весьма необычный клиент.
— Вы не могли бы выправить мне косу? — женским, но слегка хрипловатым голосом спросила гостья.
— Всё, да? Конец? — отбросив тряпку куда-то в угол, вздохнул кузнец.
— Еще не всё, но гораздо хуже, чем раньше, — ответила Смерть.
— Логично, — согласился Василий, — не поспоришь. Что мне теперь нужно делать?
— Выправить косу, — терпеливо повторила Смерть.
— А потом?
— А потом наточить, если это возможно.
Василий бросил взгляд на косу. И действительно, на лезвии были заметны несколько выщербин, да и само лезвие уже пошло волной.
— Это понятно, — кивнул он, — а мне-то что делать? Молиться или вещи собирать? Я просто в первый раз, так сказать…
— А-а-а… Вы об этом, — плечи Смерти затряслись в беззвучном смехе, — нет, я не за вами. Мне просто косу нужно подправить. Сможете?
— Так я не умер? — незаметно ощупывая себя, спросил кузнец.
— Вам виднее. Как вы себя чувствуете?
— Да вроде нормально.
— Нет тошноты, головокружения, болей?
— Н-н-нет, — прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, неуверенно произнес кузнец.
— В таком случае, вам не о чем беспокоиться, — ответила Смерть и протянула ему косу.
Взяв ее в, моментально одеревеневшие руки, Василий принялся осматривать её с разных сторон. Дел там было на полчаса, но осознание того, кто будет сидеть за спиной и ждать окончания работы, автоматически продляло срок, как минимум, на пару часов.
Переступая ватными ногами, кузнец подошел к наковальне и взял в руки молоток.
— Вы это… Присаживайтесь. Не будете же вы стоять?! — вложив в свой голос все свое гостеприимство и доброжелательность, предложил Василий.
Смерть кивнула и уселась на скамейку, оперевшись спиной на стену.
***
Работа подходила к концу. Выпрямив лезвие, насколько это было возможно, кузнец, взяв в руку точило, посмотрел на свою гостью.
— Вы меня простите за откровенность, но я просто не могу поверить в то, что держу в руках предмет, с помощью которого было угроблено столько жизней! Ни одно оружие в мире не сможет сравниться с ним. Это поистине невероятно.
Смерть, сидевшая на скамейке в непринужденной позе, и разглядывавшая интерьер мастерской, как-то заметно напряглась. Темный овал капюшона медленно повернулся в сторону кузнеца.
— Что вы сказали? — тихо произнесла она.
— Я сказал, что мне не верится в то, что держу в руках оружие, которое…
— Оружие? Вы сказали оружие?
— Может я не так выразился, просто…
Василий не успел договорить. Смерть, молниеносным движением вскочив с места, через мгновение оказалась прямо перед лицом кузнеца. Края капюшона слегка подрагивали.
— Как ты думаешь, сколько человек я убила? — прошипела она сквозь зубы.
— Я… Я не знаю, — опустив глаза в пол, выдавил из себя Василий.
— Отвечай! — Смерть схватила его за подбородок и подняла голову вверх, — сколько?
— Н-не знаю…
— Сколько? — выкрикнула она прямо в лицо кузнецу.
— Да откуда я знаю сколько их было? — пытаясь отвести взгляд, не своим голосом пропищал кузнец.
Смерть отпустила подбородок и на несколько секунд замолчала. Затем, сгорбившись, она вернулась к скамейке и, тяжело вздохнув, села.
— Значит ты не знаешь, сколько их было? — тихо произнесла она и, не дождавшись ответа, продолжила, — а что, если я скажу тебе, что я никогда, слышишь? Никогда не убила ни одного человека. Что ты на это скажешь?
— Но… А как же?…
— Я никогда не убивала людей. Зачем мне это, если вы сами прекрасно справляетесь с этой миссией? Вы сами убиваете друг друга. Вы! Вы можете убить ради бумажек, ради вашей злости и ненависти, вы даже можете убить просто так, ради развлечения. А когда вам становится этого мало, вы устраиваете войны и убиваете друг друга сотнями и тысячами. Вам просто это нравится. Вы зависимы от чужой крови. И знаешь, что самое противное во всем этом? Вы не можете себе в этом признаться!
Вам проще обвинить во всем меня, — она ненадолго замолчала, — ты знаешь, какой я была раньше? Я была красивой девушкой, я встречала души людей с цветами и провожала их до того места, где им суждено быть. Я улыбалась им и помогала забыть о том, что с ними произошло. Это было очень давно… Посмотри, что со мной стало!
Последние слова она выкрикнула и, вскочив со скамейки, сбросила с головы капюшон.
Перед глазами Василия предстало, испещренное морщинами, лицо глубокой старухи. Редкие седые волосы висели спутанными прядями, уголки потрескавшихся губ были неестественно опущены вниз, обнажая нижние зубы, кривыми осколками выглядывающие из-под губы. Но самыми страшными были глаза. Абсолютно выцветшие, ничего не выражающие глаза, уставились на кузнеца.
— Посмотри в кого я превратилась! А знаешь почему? — она сделала шаг в сторону Василия.
— Нет, — сжавшись под её пристальным взглядом, мотнул он головой.
— Конечно не знаешь, — ухмыльнулась она, — это вы сделали меня такой! Я видела как мать убивает своих детей, я видела как брат убивает брата, я видела как человек за один день может убить сто, двести, триста других человек!.. Я рыдала, смотря на это, я выла от непонимания, от невозможности происходящего, я кричала от ужаса…
Глаза Смерти заблестели.
— Я поменяла свое прекрасное платье на эти черные одежды, чтобы на нём не было видно крови людей, которых я провожала. Я надела капюшон, чтобы люди не видели моих слез. Я больше не дарю им цветы. Вы превратили меня в монстра. А потом обвинили меня во всех грехах. Конечно, это же так просто… — она уставилась на кузнеца немигающим взглядом, — я провожаю вас, я показываю дорогу, я не убиваю людей… Отдай мне мою косу, дурак!
Вырвав из рук кузнеца своё орудие, Смерть развернулась и направилась к выходу из мастерской.
— Можно один вопрос? — послышалось сзади.
— Ты хочешь спросить, зачем мне тогда нужна коса? — остановившись у открытой двери, но не оборачиваясь, спросила она.
— Да.
— Дорога в рай… Она уже давно заросла травой...
Сообщение отредактировал Vladius: 21 Август 2022 - 03:04
Vladius, Ты, дороженька, ты, Господняя, никто по ней не ходил, не прохаживал...Отправлено 22 Июнь 2023 - 22:53
– Много детей будет ... Рассказ
– .. И я выветрила из квартиры весь запах хламья. Мать пришла и впала в кому....Где? Вот если б я разбирала шкаф при ней, на мусорку б ничего не ушло. Так все старье на месте б и осталось. А так, день-два ..., и мать забудет о проблеме, что-то новое появится, – Светлана была довольна, улыбалась, рассказывая.
В рабочем кабинете их было четверо.
Света громко рассказывала историю вчерашней уборки-расхламления у матери.
– Молодец ты, Светка, – почти завидовала Лариса, – А я вот все не решусь свои ящики разобрать. А уж у матери ... Там ещё бабушкины вещи сохранились.
– А ты без неё приди и разбери. Как я, – советовала Светлана.
– Да она не переживет. Ты что!
– Ну, попереживает и кончит. Подумаешь– хлам выкинули. Никуда не денется, – безапелляционно заявила бойкая Светлана.
– Думаешь?
– Нет, – не согласилась Соня, – Так нельзя. А вдруг какие-то вещи – памятные.
– В этом возрасте, Сонечка, памятное у них абсолютно все. Одно – о детстве, другое – о свиданиях. За что не схватись – " Ты что! Это ж память!" Так вообще ничего не выбросишь. Нет, расхламляться надо без них, без предков ...
Женщины немного заспорили.
– А я вот вам что расскажу, – начала Софья....
Пару лет назад они с сестрой помогали бабушке Рае с переездом. Забирали её из деревни в город, к маме – насовсем. Расхламление было вынужденным.
Ехать собирались на машине, и взять можно было лишь то, что уместится в багажник.
Поехали со старшей сестрой Наташей и ее мужем. Маму не взяли, в машине уже не было места. Софья ещё была не замужем, а Наталья на раннем сроке – ждала первенца.
Много брать не собирались, в машину уже точно должно было поместиться бабушкино инвалидное кресло в разобранном виде и личные вещи.
Дом у бабушки был большой, его собирались продавать. Перевозили бабулю к маме, а там, у мамы, было все. Бытовые вещи брать необходимости не было.
Сестры перебирали шкафы и наткнулись на детские фланелевые вещи: пеленки, распашонки...
Наташа подняла брови. Она уже приглядывалась к детским вещам в магазинах, к ярким, современным и необычайно милым, но эти ... были – уффф, точно из прошлого века... Хоть и сохранились достойно.
– Так, это-то откуда, ба? Неужели ещё от детей сохранила?
– Так ведь и вас в эти пеленки пеленали...
– Надо же, и даже цвет сохранился, – покрутила в руках вещи Наташа, – Выбрасываем!
И пеленки полетели в мешок на выброс.
Бабушка сидела на диване. Она уже смирилась с предстоящим переездом и разрешила внучкам делать все так, как они считают нужным. Назвала им вещи, которые взять надо обязательно и успокоилась.
Жаль было дом, жаль было мебель, жаль было всю жизнь, которая прошла в этом поселке ... Она уже достаточно поплакала в одиночестве. Но при внучкам держалась. Делать нечего. Годы ... Надо было переезжать к дочери. Сама она уже не справлялась.
– Эти пеленки и вещи детские отец с войны привез. Целый мешок, – сказала она спокойно.
– В смысле, с войны ...
– В прямом. На побывку тогда его отпустили после ранения, лейтенантом уж был. Вот и явился с таким подарком. А сам и не женат даже был на маме-то, встречались только. Тогда, в сорок втором и зарегистрировались, а вскоре и я родилась. А Генка уж после войны.
Внучки знали историю семьи. Прадед их приезжал на побывку, и с войны вернулся. Правда, не сразу, в 47-м только. Но живым... А вот про пеленки-распашонки слышали впервые.
– Так он что, заранее о пеленках позаботился? – предположила Соня.
– Да какое там! Тогда их и не достать было, фланелевых-то. Тут такое дело ...
Девчонки продолжали перебирать шкафы под рассказ бабушки.
***
Холодной зимой 1942-го года пришлось лейтенанту Рябцеву, их прадеду, возвращаться в свое подразделение через кладбище поздно вечером. Так дорога была короче, да и кладбище оказалось расчищенным от снежных непроходимых заносов.
Уже стемнело, было жутковато. И вдруг в промерзшей тишине он услышал глухой стук. Реализм взял верх, он огляделся и увидел возле одной из могил женщину в фуфайке и большом пуховом платке. Она рубила топором крест.
Он подошёл вплотную, окликнул, пожурил...разве можно на кладбище кресты рубить...
А в ответ услышал:
– Не чужой рублю, мужнин. Война пройдет – новый справлю...
Рябцев пожал плечами, увидел, что рядом с могилой мужа женщины совсем свежий холмик маленькой могилки. Он чернел пятном на белом снегу.
Лейтенант направился дальше, но женщина окликнула, попросила помочь. Сил-то поболе – мужских.
Рябцев срубил и расколол крест на чурки. Погрузил поклажу на санки и помог довести до квартиры.
А там помог и печку растопить. Разговорились. И узнал он, что погибли у женщины на фронте сын и зять, а дочь, невестка и трое внуков погибли под бомбежкой во время эвакуации через Ладогу. Один внук с ней был, да вот и его не уберегла, заболел сильно и номер три дня назад. И теперь она совсем одна.
Рябцев огляделся. На столе у женщины стояла швейная машинка, лежали лоскуты цветной ткани. Война, холод, голод, смерти, а она чего-то яркое шьёт...
А когда лейтенант уходил, она засуетилась, начала складывать ему в мешок ... детские фланелевые вещи.
Объяснила, что перед самой войной завезли ей , портнихе-надомнице, из артели рулоны фланели, заказ на распашонки да пеленки. Вот она их и шила.
– Так а зачем Вы шьёте? Кому? Если уж и артели нет, – удивился лейтенант.
– Как зачем? На будущее. Война пройдет, много детей будет. Очень много.
– Так ведь у меня-то детей нет, – отказывался Рябцев.
– Это сейчас нет. А война кончится, победишь фашистов, вернёшься, и будут дети. Бери! Коль возьмёшь распашонки – точно вернёшься, точно детей своих на руки возьмёшь ... Бери!
И прадед вещи взял. А вскоре после ранения домой попал, женился, бабушка родилась в 43-м...
– Предрекла женщина. Может детские эти вещи и спасли отца, как знать ..., – закончила бабушка.
Внучки переглянулись. Поняли друг друга без слов, на то и сестры.
Это какой же силой духа и достоинством надо обладать, чтоб, потеряв всех своих, продолжать шить и дарить детские вещи, предрекать победу, предрекать другим детей и светлое будущее.
Они, не сговариваясь, подошли к мешку и достали детское.
Наталья аккуратно свернула все в отдельный пакет, отдала мужу, чтоб отнес в машину.
– Бабуль, новость у нас с Никитой – мы первенца ждём! – она обняла протянувшую к ней руки бабушку, – Я эти вещи заберу, ещё поносим. А потом и Соне передам. Они – святые, считай... Для нас – святые теперь ...
– Да-а! И теплые очень. Память, она не изнашивается. Не все можно выкинуть. Надо что-то оставить и душе, – согласилась бабушка.
В дороге бабушка улыбалась. С ней ехали любимые внучки, такие замечательные, такие ценящие её память.
***
В рабочем кабинете воцарилось молчание. А потом Лариса, смахивая слезу, задумчиво произнесла:
– Ох, девочки. Как же тяжело-то им было тогда ... Господи! Нет, разбираться будем вместе с матерью. Мало ли – чего там.
(Рассеянный хореограф. Яндекс Дзен)
– .. И я выветрила из квартиры весь запах хламья. Мать пришла и впала в кому....Где? Вот если б я разбирала шкаф при ней, на мусорку б ничего не ушло. Так все старье на месте б и осталось. А так, день-два ..., и мать забудет о проблеме, что-то новое появится, – Светлана была довольна, улыбалась, рассказывая.
В рабочем кабинете их было четверо.
Света громко рассказывала историю вчерашней уборки-расхламления у матери.
– Молодец ты, Светка, – почти завидовала Лариса, – А я вот все не решусь свои ящики разобрать. А уж у матери ... Там ещё бабушкины вещи сохранились.
– А ты без неё приди и разбери. Как я, – советовала Светлана.
– Да она не переживет. Ты что!
– Ну, попереживает и кончит. Подумаешь– хлам выкинули. Никуда не денется, – безапелляционно заявила бойкая Светлана.
– Думаешь?
– Нет, – не согласилась Соня, – Так нельзя. А вдруг какие-то вещи – памятные.
– В этом возрасте, Сонечка, памятное у них абсолютно все. Одно – о детстве, другое – о свиданиях. За что не схватись – " Ты что! Это ж память!" Так вообще ничего не выбросишь. Нет, расхламляться надо без них, без предков ...
Женщины немного заспорили.
– А я вот вам что расскажу, – начала Софья....
Пару лет назад они с сестрой помогали бабушке Рае с переездом. Забирали её из деревни в город, к маме – насовсем. Расхламление было вынужденным.
Ехать собирались на машине, и взять можно было лишь то, что уместится в багажник.
Поехали со старшей сестрой Наташей и ее мужем. Маму не взяли, в машине уже не было места. Софья ещё была не замужем, а Наталья на раннем сроке – ждала первенца.
Много брать не собирались, в машину уже точно должно было поместиться бабушкино инвалидное кресло в разобранном виде и личные вещи.
Дом у бабушки был большой, его собирались продавать. Перевозили бабулю к маме, а там, у мамы, было все. Бытовые вещи брать необходимости не было.
Сестры перебирали шкафы и наткнулись на детские фланелевые вещи: пеленки, распашонки...
Наташа подняла брови. Она уже приглядывалась к детским вещам в магазинах, к ярким, современным и необычайно милым, но эти ... были – уффф, точно из прошлого века... Хоть и сохранились достойно.
– Так, это-то откуда, ба? Неужели ещё от детей сохранила?
– Так ведь и вас в эти пеленки пеленали...
– Надо же, и даже цвет сохранился, – покрутила в руках вещи Наташа, – Выбрасываем!
И пеленки полетели в мешок на выброс.
Бабушка сидела на диване. Она уже смирилась с предстоящим переездом и разрешила внучкам делать все так, как они считают нужным. Назвала им вещи, которые взять надо обязательно и успокоилась.
Жаль было дом, жаль было мебель, жаль было всю жизнь, которая прошла в этом поселке ... Она уже достаточно поплакала в одиночестве. Но при внучкам держалась. Делать нечего. Годы ... Надо было переезжать к дочери. Сама она уже не справлялась.
– Эти пеленки и вещи детские отец с войны привез. Целый мешок, – сказала она спокойно.
– В смысле, с войны ...
– В прямом. На побывку тогда его отпустили после ранения, лейтенантом уж был. Вот и явился с таким подарком. А сам и не женат даже был на маме-то, встречались только. Тогда, в сорок втором и зарегистрировались, а вскоре и я родилась. А Генка уж после войны.
Внучки знали историю семьи. Прадед их приезжал на побывку, и с войны вернулся. Правда, не сразу, в 47-м только. Но живым... А вот про пеленки-распашонки слышали впервые.
– Так он что, заранее о пеленках позаботился? – предположила Соня.
– Да какое там! Тогда их и не достать было, фланелевых-то. Тут такое дело ...
Девчонки продолжали перебирать шкафы под рассказ бабушки.
***
Холодной зимой 1942-го года пришлось лейтенанту Рябцеву, их прадеду, возвращаться в свое подразделение через кладбище поздно вечером. Так дорога была короче, да и кладбище оказалось расчищенным от снежных непроходимых заносов.
Уже стемнело, было жутковато. И вдруг в промерзшей тишине он услышал глухой стук. Реализм взял верх, он огляделся и увидел возле одной из могил женщину в фуфайке и большом пуховом платке. Она рубила топором крест.
Он подошёл вплотную, окликнул, пожурил...разве можно на кладбище кресты рубить...
А в ответ услышал:
– Не чужой рублю, мужнин. Война пройдет – новый справлю...
Рябцев пожал плечами, увидел, что рядом с могилой мужа женщины совсем свежий холмик маленькой могилки. Он чернел пятном на белом снегу.
Лейтенант направился дальше, но женщина окликнула, попросила помочь. Сил-то поболе – мужских.
Рябцев срубил и расколол крест на чурки. Погрузил поклажу на санки и помог довести до квартиры.
А там помог и печку растопить. Разговорились. И узнал он, что погибли у женщины на фронте сын и зять, а дочь, невестка и трое внуков погибли под бомбежкой во время эвакуации через Ладогу. Один внук с ней был, да вот и его не уберегла, заболел сильно и номер три дня назад. И теперь она совсем одна.
Рябцев огляделся. На столе у женщины стояла швейная машинка, лежали лоскуты цветной ткани. Война, холод, голод, смерти, а она чего-то яркое шьёт...
А когда лейтенант уходил, она засуетилась, начала складывать ему в мешок ... детские фланелевые вещи.
Объяснила, что перед самой войной завезли ей , портнихе-надомнице, из артели рулоны фланели, заказ на распашонки да пеленки. Вот она их и шила.
– Так а зачем Вы шьёте? Кому? Если уж и артели нет, – удивился лейтенант.
– Как зачем? На будущее. Война пройдет, много детей будет. Очень много.
– Так ведь у меня-то детей нет, – отказывался Рябцев.
– Это сейчас нет. А война кончится, победишь фашистов, вернёшься, и будут дети. Бери! Коль возьмёшь распашонки – точно вернёшься, точно детей своих на руки возьмёшь ... Бери!
И прадед вещи взял. А вскоре после ранения домой попал, женился, бабушка родилась в 43-м...
– Предрекла женщина. Может детские эти вещи и спасли отца, как знать ..., – закончила бабушка.
Внучки переглянулись. Поняли друг друга без слов, на то и сестры.
Это какой же силой духа и достоинством надо обладать, чтоб, потеряв всех своих, продолжать шить и дарить детские вещи, предрекать победу, предрекать другим детей и светлое будущее.
Они, не сговариваясь, подошли к мешку и достали детское.
Наталья аккуратно свернула все в отдельный пакет, отдала мужу, чтоб отнес в машину.
– Бабуль, новость у нас с Никитой – мы первенца ждём! – она обняла протянувшую к ней руки бабушку, – Я эти вещи заберу, ещё поносим. А потом и Соне передам. Они – святые, считай... Для нас – святые теперь ...
– Да-а! И теплые очень. Память, она не изнашивается. Не все можно выкинуть. Надо что-то оставить и душе, – согласилась бабушка.
В дороге бабушка улыбалась. С ней ехали любимые внучки, такие замечательные, такие ценящие её память.
***
В рабочем кабинете воцарилось молчание. А потом Лариса, смахивая слезу, задумчиво произнесла:
– Ох, девочки. Как же тяжело-то им было тогда ... Господи! Нет, разбираться будем вместе с матерью. Мало ли – чего там.
(Рассеянный хореограф. Яндекс Дзен)
Свернуть категорию Похожие темы
| Название темы | Автор | Статистика | Последнее сообщение | |
|---|---|---|---|---|